Пылкий и практичный — в ком, как не в истинном итальянце, могут легко ужиться подобные крайности? Впрочем, Джоаккино Россини успешно сочетал в себе не только эти противоположности, но и многие другие.

Абсолютно безалаберный в быту и — неимоверно плодовитый музыкально. Обладатель разрушенного тела, беззубый и лысый к 40 годам и — бонвиван, неунывающий любимец женщин. Автор проникновенных, в том числе и трагических опер и — знаменитый на всю Европу балагур и острослов.

Ярчайшая личность и герой парижского бомонда, именно он, щедрый труженик, стоял в центре всего итальянского оперного мира вплоть до восхождения звезды великого Верди. Наследие его огромно и востребовано по сей день, потому что его музыка категорически не умеет устаревать.

В феврале 1823 года премьеру театра «Ла Фениче» ждала вся Венеция: любимец и гордость Италии Джоаккино Россини написал свою юбилейную, 35-ю оперу специально для города на воде. Такая роскошь выпадала нечасто: предыдущая премьера шедевра, созданного именно для Венеции, состоялась почти 10 лет назад, ведь города яростно соперничали за право первыми услышать мелодии «божественного маэстро».

Но «Семирамида» была особенной еще и потому, что посвящалась Изабелле Кольбран, легендарной европейской приме, с легкостью сменявшей низкое меццо-сопрано на высокую колоратуру. Многолетняя муза и любовница маэстро, она, наконец, согласилась стать ему женой, что позволило обоим ещё более преуспеть в музыкальных карьерах. Возможно, именно «Семирамида» стала наивысшей точкой расцвета обоих, ибо вскоре после неё Кольбран покинет сцену, а Россини внезапно перестанет писать оперы, удивив и огорчив всех меломанов.

Однако в день премьеры оба они об этом совсем не думали: Россини вызывали на поклоны 9 раз, а до дома супругов провожали 30 иллюминированных гондол и восхищённая благодарность венецианцев.

Избалованный всеевропейской славой вундеркинд вырос и оказался перед лицом суровой реальности: одно дело – вызывать умиление великосветских дам, будучи розовощёким малышом, и совсем другое – добиться признания в качестве взрослого музыканта. Путь Моцарта не был ни легок, ни прям: ему приходилось бороться за всё, включая само по себе право писать оперы, будучи (о ужас!) немцем, а не итальянцем. На взгляд далёких потомков, «Моцарт» = «музыка», но для него самого каждый шаг был равен попытке перешагнуть стену. Впрочем, он был благословлён свыше удивительной верой в себя и своё дело: «Я не уделяю внимания чьей-либо похвале или неодобрению», – говаривал он, – «я просто следую за своими собственными чувствами». Спасибо, Вольфганг Амадей, за то, что благодаря Вашей цельности мир так обогатился изумительными гармониями.

«Страстное желание выйти за пределы, <...> сокрушительная тяга испытать неиспытанное, чрезмерная потребность наслаждений наталкивается здесь на другую сокрушительную силу: леденящую, сверхъестественную», — писал об этой опере Джованни Маккиа, пытаясь разгадать секрет её неизменного успеха, длящегося уже почти четверть тысячелетия.

За истекшие века, несмотря на полную и неоднократную смену мировых парадигм, эта музыка не стала ни пыльной, ни архаичной. Почему? Возможно, потому, что и Моцарт, и автор либретто Да Понте не стремились ни к философии, ни к морализаторству, ни к работе на потребу публике: оба были молоды и писали именно так, как чувствовали ткань своих собственных жизней. А эта способность проникнуть в природу вещей не имеет срока давности.

Когда он родился, ещё был жив Наполеон, а когда тихо завершал свои земные дни, мир уже вовсю болтал по телефонам и ездил на автомобилях. Это была большая жизнь, полная побед и поражений, войн и социальных потрясений. Однако Гуно, в молодости всерьёз подумывавший принять церковный сан и удалиться от суеты, оставил в мировой культуре след очень заметный.

С его именем связывают зарождение жанра «лирической оперы» — человечной, портретной, интересующейся подлинными чувствами и бытовыми подробностями вместо титанических свершений и монументальных героев. Начиная с него, французская опера гораздо выше ставит переживания и внутренний мир конкретного человека, нежели судьбы страны и масштабные художественные обобщения.

«Не бойтесь, госпожа Гуно, ваш сын никогда не станет музыкантом, мы дадим ему нормальную профессию», — утешал директор школы вдову небогатого художника.

«Если мир не воспримет музыку, подобную этой, к чёрту такой мир!» — воскликнет через 30 лет Жорж Бизе после премьеры своего учителя.

Однако, к счастью, мир — воспринял и до сих пор воздаёт должное тонкому и тёплому таланту маэстро Шарля.

Легендарный сюжет Шекспира волновал умы композиторов несколько столетий: перспектива легкого коммерческого успеха породила порядка 40 оперных версий. Однако именно попытка Шарля Гуно признана наиболее удачной.

Несмотря на то, что его опера фокусируется на «музыкальных портретах» и психологических нюансах, самый знаменитый её фрагмент — вальс (или ариэтта) Джульетты — был написан не столько во имя образа юной Капулетти, сколько ради прославления виртуозной техники первой исполнительницы. В те годы Мари-Каролин Миолан-Карвальо блистала на сцене парижского Théâtre-Lyrique (Лирического Театра) и покоряла публику элегантностью, чистотой стиля, виртуозностью и легкостью владения голосом.

И пусть критики-современники упрекали Гуно в некоторой «легковесности» этой миниатюры, в результате все сопрано планеты обрели изумительную жемчужину, позволяющую щегольнуть не только талантом и тембром, но и высочайшим уровнем владения вокальной техникой.

А поёт Джульетта, собственно, о том, как ей хочется жить — и желательно безо всякой любви, ибо она приносит лишь скорбь и страдания. До встречи с Ромео остаётся несколько часов...

Своего первенца Карло Верди, трактирщик из деревушки Ле Ронколе, что на севере Италии, ждал целых 8 лет. И когда ребёнок не просто родился, но и оказался мальчиком, отец дал ему три сильных имени: Джузеппе Фортунино Франческо.

«Джузеппе» означает «Бог приумножит». И да: за 87 лет своей жизни композитор Верди не просто приумножил мировую оперную музыку, но и подарил ей немало выдающихся вершин.

«Фортунино» означает «счастливчик». И да: ему часто в жизни везло, хотя многие так не считали и хотя гораздо чаще на голову обрушивались неприятности. Но сколь сложным ни был бы вызов судьбы, Верди всегда умел взять себя в руки и обернуть обстоятельства в свою пользу.

А «Франческо» означает «свободный». Пусть не внешне — так хотя бы внутренне. От молвы, от беды, от закосневших традиций... И, как показало время, от забвения.

Верди всегда искал сюжеты небанальные, способные взволновать по-настоящему. В первую очередь — его самого. Именно такой была пьеса испанского драматурга Антонио Гарсиа Гутьерреса.

Своему другу и постоянному либреттисту Сальваторе Каммарано, Верди очень хвалил материал, ибо в нём очевидны «сильные страсти». Однако Каммарано в восторг не пришёл и всячески саботировал работу: история, мол, запутанная, и совершенно непонятно, как выстроить структуру сцен. Раздражённый Верди только отмахивался: «Были бы стихи, которые можно положить на музыку, и тогда любая форма хороша, любая композиция годится».

В этом было немало лукавства, ибо каждую новую версию «любой композиции» Верди методично громил. В итоге, в ход событий, как и в сюжет самого «Трубадура», вмешалась Её Величество Судьба: дописывая последний акт, Каммарано внезапно скончался. Верди был потрясён, но срочно нашёл нового, на сей раз более покладистого автора, и премьера состоялась точно в срок.

Опера покорила мир сразу: уже в первые четыре месяца она была поставлена в девяти театрах Италии, а дальнейший триумф было просто не остановить. Расшифровывая этот успех, биограф композитора Джузеппе Тароцци писал: «Бесконечная нежность и дикое неистовство, плач и крики, страдание и радость, смерть и судьба, беспомощность и сила — эта партитура захватывает сразу и бесповоротно».

В своих мемуарах Гуно много размышлял о секретах сценического успеха: «Одобрение публики сперва завоёвывается внешней стороной спектакля, а потом уж поддерживается и укрепляется его внутренними качествами». Под внешней стороной он подразумевал роскошь декораций и костюмов, а под внутренними качествами — музыкальный мир своих опер.

Далеко не всегда ему сопутствовал успех там, где он этого ожидал. Но бывало и иначе: успех обрушивался на произведение малозначительное, но удачно попавшее во вкус публики. Например, когда Гуно уговорил дирекцию заказать ему «Фауста» и уже написал более половины оперы, вдруг выяснилось, что другой театр, причем один из самых модных в Париже, тоже выбрал этот сюжет. Соперничать в постановочных бюджетах было бесполезно, и директор приуныл, но маэстро Гуно предложил написать срочную замену: оперу «Лекарь поневоле», приуроченную к юбилею Мольера. Опус этот продержался в репертуаре довольно долго, принося труппе стабильный доход. А когда Гуно всё-таки дописал своего «Фауста», которому суждено было открыть новую страницу в истории французской оперы, публика приняла премьеру весьма и весьма прохладно.

«Если живопись воспринимается непосредственно, то музыка — лишь постепенно. Вот почему первые впечатления бывают столь ошибочны», — размышлял маэстро впоследствии.

Впервые Гуно задумался над этим сюжетом в 1839 году. Путь замысла оказался долгим: премьера состоялась лишь 20 лет спустя, в 1859, а ещё через десятилетие, в 1869, опера обрела, наконец, свою окончательную редакцию и — знаменитые балетные сцены.

Хотя Гуно и отталкивался от шедевра Гёте (собственно, от первой его части), в оперной версии гораздо меньше философии. Здесь Фауст занят не столько поисками смысла жизни и истин, сколько любовными переживаниями, а Мефистофель не столько демиург-искуситель, сколько ироничный насмешник.

Но что безусловно — эта опера стала одним из высших достижений французской музыки XIX века, открывая дорогу и Массне, и Бизе, и всем, кто придёт после них в стремлении воспевать не события и судьбы, а человеческие характеры.

В 20-х годах XIX столетия 95% итальянцев не умели ни читать, ни писать. И уж тем более не понимали, зачем в хозяйстве могли бы пригодиться артисты. Но маленького Джузеппе Верди просто невозможно было оттащить от органа, что стоял сельской церкви, и родители решились на небывалую для крестьян трату: купили сыну старенький спинет, что-то вроде небольшого клавесина.

А если бы махнули рукой на странные мальчишечьи склонности? Если бы велели не дурить, а учиться разливать вино за стойкой отцовского трактира да аккуратнее считать монеты? Что ж, в Италии было бы одним рядовым торговцем больше. А в мире — двадцатью шестью великими операми меньше. И сотнями потрясающих, берущих за душу мелодий. И тысячами блистательных постановок, после которых сотни тысяч зрителей не выходили бы в мир переполненными чувствами и счастливыми.

Так одно решение едва сводящего концы с концами Карло Верди — решение, не понятое и не поддержанное никем из его односельчан — обогатило всё человечество в целом.

Ради неистовой цыганки Азучены, чей образ преследовал его неотступно и чей голос звучал в его сердце, Верди совершил поступок немыслимый: отказался от чрезвычайно хлебной должности «придворного маэстро» австрийских императоров. Он, столько лет отчаянно сражавшийся едва ли не с нищетой, не принял самого щедрого предложения, которое только мог получить композитор в его дни. Именно её именем он хотел назвать свою оперу, которую не смог бы написать при дворе. Именно её страсти движут и закручивают сюжет «Трубадура». Именно она обостряет нерв этой тёмной истории.

Когда-то давно мать Азучены, обвинённая в порче графского сына, была предана огню. В отместку юная цыганка выкрала малыша и бросила его в тот же костёр, где в муках погибала безвинная старуха. Но к ещё большему своему ужасу Азучена вдруг обнаружила, что, в ослеплении горя, погубила не графского сына, а своего собственного. Тогда она решает вырастить чудом избежавшего смерти Манрико и сделать его слепым орудием своей мести. Чего Азучена не знает, так это того, что не сможет вырастить мальчика, не полюбив его как настоящая мать...

Знаменитая ария Азучены — это её рассказ о самом страшном дне жизни: дне гибели матери.

Общественное мнение — советчик ненадежный и опасный. Сквозь призму веков нередко кажется, что путь гения был ровен и чист, что современники с готовностью отдавали ему должное. Но, как правило, это совершенно не так.

«Оперы Верди и подобных ему сочинителей для меня то же, что музыка вообще для людей с поврежденным слухом, то есть шум довольно неприятный», — морщился князь Владимир Одоевский, один из основоположников русской музыкальной критики.

«Нет, Верди не способен написать настоящую комическую оперу!», — возмущался Россини.

Но время, как ему и полагается, всё расставило по своим местам.

«Не хватите меня. Хвалите Верди», — склонял голову Энрике Карузо.

«Петь в „Риголетто“ — это счастье. „Риголетто“ — шедевр мировой музыки», — восклицала Галина Вишневская.

«Даже если вы никудышный певец и негодный актер, „Риголетто“ всё равно может помочь вам — так мудро это написано», — признавал Дмитрий Хворостовский.

Пьеса Виктора Гюго «Король забавляется» была запрещена изначально: монарший облик в ней добродетелью отнюдь не блистал. Через 20 лет, в 1850, когда Верди заинтересовался этим сюжетом, порочить трон по-прежнему не полагалось.

Цензор Венеции, где была запланирована премьера, пытался предотвратить катастрофу: «Его светлость господин военный губернатор кавалер Джарковски сожалеет, что знаменитый маэстро Верди не сумел выбрать тему, более достойную своих талантов, чем сюжет столь отталкивающе безнравственный». Больше года тянулись препирательства с властями, которых адюльтер короля смущал не меньше, чем перспектива увидеть поющего горбуна.

Верди не был ни мил, ни любезен и отчаянно боролся за своё детище, которое сам впоследствии назовёт лучшим.

В итоге, отстоять удалось практически всё, кроме титула главного злодея. Директор театра «Ла Фениче» сообщал: «По настоянию главы полиции господина Мартелло, персонаж, который заменит короля Франциска, может быть назван как угодно, на Ваше усмотрение: Пьером Луиджи Фарнезе, или, может быть, Медичи, или герцогом Бургундским, или Нормандским, и в этом случае он может быть и распутником, и безграничным властелином своего государства».

Он стал герцогом Мантуанским — и не только злодеем, но и одним из самых обаятельных оперных красавцев.

Джузеппе Верди сорок лет. Он не любит разговоров о политике и ещё меньше — споры об искусстве. Он богат, он — землевладелец, он — самый знаменитый композитор Италии. Его слава затмила даже Россини, что долгое время казалось вообще невозможным.

Но он не пользуется показными благами и шумной славой. Живёт уединённо. Занимается сельским хозяйством. Всё меньше обращает внимание на мнения и сплетни окружающих. Всё больше доверяет самому себе.

И — пишет очередную оперу. Премьеру «Травиаты» ждёт оглушительный... провал: в последнем акте публика, не стесняясь, свистела и топала ногами. «Кто виноват: я или певцы? Время покажет», — пожимает плечами маэстро. И — продолжает писать именно то и именно так, как нашёптывает ему неуёмная муза.

Семейная жизнь Верди сложилась так, что могла бы сломать кого угодно: в 23 года он женился по большой взаимной любви, а в 27 уже овдовел, потеряв не только жену, но и двух крохотных дочек.

Только в 38 он впустил в своё сердце другую женщину. Впустил — но не женился. Одиннадцать долгих лет самоотверженная Джузеппина Стреппони, под косыми взглядами знакомых и незнакомцев, делила с маэстро жизнь, не будучи в сущности, никем: бывшая звезда сцены и нынешняя любовница кумира.

Не она ли это: яркая и сильная Травиата, не боящаяся сплетен и выбирающая свой собственный путь. В операх до этой не было принято, чтобы один персонаж занимал столько зрительского внимания — а Виолетта находится на сцене почти постоянно. Как и Джузеппина в жизни и быту великого Верди. Правда, судьба её сложилась более счастливо: в 1859 году они всё-таки поженятся и проживут вместе еще без малого 40 лет.

Судьба же оперы «Травиата» и вовсе превзошла все ожидания: вплоть до наших дней этот шедевр стабильно входит в тройку наиболее исполняемых опер планеты.

Он не боялся ничего и, кажется, вообще не понимал, как это возможно: смириться с обстоятельствами. Даже когда он, уроженец германского Кёльна, решил поступить во французскую консерваторию, куда иностранцев запрещено было принимать уставом, он просто сыграл на любимой виолончели своему будущему педагогу — и тот горы свернул, но добился особых условий для слишком талантливого юнца. И так — во всём.

Эпоха же ему досталась весьма пёстрая: монархии и диктатуры, всемирные выставки и революции, постоянные новшества и наращивание темпов. Он выбрал покорить Париж — и покорил, и так уж сложилось, что именно в это время история Парижа если и не равнялась истории Европы, то уж точно в значительной степени творилась именно там. Политические, социальные, культурные события первостепенной важности, во многом определившие предстоявший XX век, складывались и бурлили прямо на его глазах.

А он — задавал всей этой лихорадочной эпохе вкус, стиль и музыкальный ритм, управляя душами и настроениями из маленького театра на Елисейских полях, выпуская, чуть ли не ежемесячно, всё новые и новые ревю, комические оперы и оперетты. Именно Оффенбаха считают отцом-изобретателем жанра оперетты, и это единственный жанр, у которого есть официальный день рождения.

Из восьми десятков произведений Оффенбаха «Перикола» — одна из самых исполняемых и известных. У её сюжета тот же «литературный отец», что и у «Кармен» — Проспер Меримэ, а у главной героини — вполне реальный прототип. Бродячая певица, ставшая возлюбленной вице-короля Перу — образ сам по себе сочный, а уж сумевшая ловко сплести интригу в свою пользу — и вовсе драгоценный.

Конечно, Оффенбах и его либреттисты, часто писавшие музыкально-театральные сенсации «на злобу дня», сильно доработали сюжет, добавив в него милой оперетточной путаницы и персонажей вроде всемогущей Опинии Публики, уверенно распоряжающейся помыслами окружающих. Однако главное в нём, всё-таки — история любви и верности, которая смогла преодолеть соблазны лёгкого богатства и праздности, достающихся ценою чести и доброго имени.

И как прекрасная Перикола остаётся, несмотря ни на что, верна своему любимому Пикильо, так и публика самых разных стран вот уже полтора столетия остаётся верна изящной и жизнеутверждающей музыке Жака Оффенбаха.

Как это, наверное, грустно: быть последним во впечатляющем ряду истинно великих. Впрочем, сам Джакомо Пуччини себя таковым вряд ли ощущал. Он просто делал то, что ему диктовало внутреннее чувство истины — в первую очередь, истины музыкальной.

Он родился в 1858 году: уже написан Вагнером «Лоэнгрин», резко сместивший баланс оперного мира в пользу Германии; уже готовится к премьере переломный для французов «Фауст» маэстро Шарля; уже оканчивает Училище правоведения и поглядывает в сторону музыкальной карьеры юный Чайковский. Столетия бесспорного оперного владычества Италии миновали — но именно поколению Пуччини предстоит подарить ей новое дыхание, «веризм», а самому Джакомо — стать «последним великим» и блистательно закрыть эпоху.

Впрочем, гений Пуччини в том, что он не только «подытоживает» всю итальянскую оперную историю, прожитую до него, но и открывает миру новые пути, ракурсы и взгляды: именно он, любитель роскоши, сигар и новомодных автомобилей, во многом задал вектор музыкального движения ХХ века.

«Люди Пекина! Слушайте указ! Принцесса Турандот, чистейшая, выйдет замуж за того, кто отгадает три загадки, загаданные самой принцессой!»

Скольким юношам эта новость принесла горе и смерть — ибо ледяное сердце Турандот не знает человеческих чувств, не способно любить, ценить и сострадать. Зато это умеет хрупкая и нежная рабыня Лю — и всю любовь своего сердца она дарит чужестранцу, принцу Калафу. Но, как и многих людей до и после него, Калафа мало интересует то, что и так лежит в его руках: нет, его помыслы стремятся к недоступной.

Он отгадает её загадки и — загадает свою. Это принесёт новое горе всем вокруг: всю ночь жители Пекина, под страхом казни, будут пытаться узнать имя Неизвестного Принца, но не узнают, а это чревато бедой... Однако Калаф — молод, влюблён и торжествует: «Nessun dorma», поёт он, интересуясь лишь собственной победой, — «никто не спит», но, мол, напрасно, ибо скоро придёт рассвет, и принесёт победу тому, кто так долго стремился к ней.

В три года малыш Камиль продемонстрировал абсолютный слух, в пять уже играл на фортепиано на детских праздниках, в 13 поступил в Парижскую Консерваторию — казалось, и дальнейший путь будет усыпан исключительно розами. Вышло не совсем так, но он не жаловался.

Как раз в тот период новый директор Консерватории настоял на обязательном обучении воспитанников игре на органе: фортепиано не прокормит, а так можно устроиться в какой-нибудь собор, всегда будешь сыт. Так и случилось: отчисления за свадьбы и похороны позволяли не думать о хлебе насущном, а всё активнее сочинять и входить в музыкальное сообщество Парижа.

Чуть позже, начав преподавать, Сен-Санс будет шокировать «старую гвардию» смелым внедрением в учебные программы того, что тогда назвалось «современной музыкой»: Шумана, Листа, Вагнера. А ещё позже, к концу своей насыщенной событиями 86-летней жизни, он сам станет одним из столпов музыкального консерватизма. Ибо на дворе звенели 1920-е, вокруг бурлил совершенно иной век, а человек, которого The Times назовёт «одним из последних представителей величайших изменений в мире музыки, характерных для XIX столетия», всячески пытался сохранить и защитить то, во что искренне верил: силу гармонии.

«Самсон и Далила» — самая известная из опер Сен-Санса, хотя библейский сюжет и создал ей поначалу немало проблем: от идеи до премьеры в космополитичном тогда Веймаре прошло более 10 лет, а в Париже её отважились поставить только спустя ещё полтора десятилетия.

В роли соблазнительной, неотразимой филистимлянки, сумевшей сбить с пути и победить величайшего из героев, Сен-Санс видел только одну женщину: Полину Виардо. Она и сама мечтала исполнить эту партию — и исполняла её не раз, но лишь в формате домашнего частного музицирования, поэтому только её близкие и друзья смогли услышать эту жемчужину именно в той трактовке, которую задумывал маэстро. Все попытки обаять дирекцию Парижской Оперы оказались тщетны: табу есть табу.

И всё же, времена меняются, и уже в 1893 году опера прозвучала даже в Петербурге. За дирижёрским пультом стоял сам маэстро, и прекрасная Pauline не могла не радоваться, хотя на сцену, в силу возраста, уже не вышла. Но созданные во имя её божественного голоса партии волнуют зрителей всего мира по сей день: глубокие, проникновенные, роскошные и виртуозные.

Ему было на кого равняться: он был правнуком легендарного сподвижника Гарибальди, генерала Нино Биксио, принимавшего активнейшее участие в объединении Италии. Но памятник прадеду стоял в Генуе, а матушка, рано овдовев, перевезла Чезаре к своим, в ласковый и солнечный Неаполь. Там он и вырос, среди песен, мелодий и повышенной сентиментальности, возведённой в ранг искусства.

Некоторые считают Биксио одним из основателей того, что сегодня мы называем итальянской эстрадой. Во всяком случае, 500 песен и 150 треков к кинофильмам (в том числе к первой в Италии звуковой ленте) — багаж более чем внушительный. И пусть Чезаре не врывался, как его прадед, в освобождённые от захватчиков города во имя объединения прекрасной страны, он сумел объединить гораздо большее: сердца всех, кто умеет ценить прекрасное в чувстве, в музыке и вокале.

Бывают кумиры, легко перешагивающие границы времени и пространства — но бывают и те, кто навсегда остаются со своей страной и своим поколением. Джино Беки (Gino Bechi) был королём баритонов: в1940х-1950х соперников в Италии ему практически не было. Он дебютировал в 1936, огромная жизнь распахивала объятия и обещала многое — но грянула Вторая мировая, и оперную карьеру пришлось отложить. Зато он стал исполнять песни, наполнявшие души надеждой — в том числе, созданную Чезаре Биксио «Дорожку в лесу». Она написана в 1943, когда половине земного шара ничего не хотелось так сильно, как просто закрыть глаза и вновь оказаться в мирной, обычной жизни, где есть место луне, и мечтам, и свиданиям на опушке леса, который отнюдь не таит в себе бед, а наоборот — манит обещанием счастья.

Если бы не этот щёголь с пышнейшими баками и усами, вряд ли бы кто-нибудь задумался о том, что Дунай — конечно же, голубой, а венский лес — безусловно сказочный. Если бы не невероятное трудолюбие и не бурная энергия этого выпускника Коммерческого училища, вряд ли бы мода на вальсы задержалась на планете Земля так надолго, а то и навсегда.

Но почему именно вальс? Он ворвался в салоны Европы на волне эйфории побед над Наполеоном — и знаменитый Венский конгресс быстро окрестили «вальсирующим конгрессом». Он олицетворял свободу, мечту и новые порядки, но, впрочем, оставался музыкой служебной, развлекательной и прикладной. Вряд ли кто-нибудь всерьёз собирался усаживаться в кресло, чтобы послушать вальс.

Но в 1825 родился человек, который проживет семь десятилетий и сделает из Золушки принцессу: превратит второсортную по определению «музыку для ног» в полноценный симфонический жанр, кружащий головы и чарующий умы. Именно он, Иоганн Штраус, создаст самые обаятельные жемчужины «ритма ¾», которые станут визитной карточкой не только его родной Вены, но и всей Австрии.

В отличие от Оффенбаха, активно использовавшего жанр оперетты для злободневной сатиры, Штраус в своих спектаклях интересовался лишь праздничной стороной жизни. Его «Летучая мышь» — абсолютно водевильная путаница, в которой главную роль играет не незадачливый муж и даже не его предприимчивая супруга, а вихревая стихия вальса.

Несмотря на кредо главных героев — «Счастлив тот, кто идёт Мимо горя и забот» — вокально эта оперетта настолько виртуозна и требовательна, что приносит исполнителям забот массу. Её, одну из немногих в этом жанре, часто ставят оперные театры, в том числе самого высокого ранга. И неудивительно: эта музыка столь роскошна и упоительна, что в неё хочется окунаться, как в сияющий золотой поток ничем не замутнённого счастья.

Если Италия веками считалась (и была) мировой музыкальной Меккой, то Неаполь не однажды становился её музыкальной столицей. Как в XVII-XVIII веках здесь родилась и процветала Неаполитанская оперная школа, возносившая красоту мелодии и голос превыше оркестровок и конструирования сцен, так и в середине XIX — середине XX века именно отсюда полились в мир изумительные неаполитанские песни. В них тоже главное — не слова и не сюжет, который легко предугадать, а мелодии, проникающие в самую душу и дарующие вокалистам возможность обаять любое, даже самое скептическое сердце.

Чезаре Биксио не только писал такие песни — он сделал немало для их популяризации, ибо был весьма предприимчив. В частности, он основал целый ряд музыкальных издательств. Пиар в его времена играл не меньшую роль, чем в наши, и мировая музыкальная сокровищница, несомненно, весьма обогатилась от того, что синьор Биксио всё в своей жизни делал с подлинной страстью и талантом.

Для любого итальянца слово «мама» значит бесконечно многое, но для Чезаре Биксио — даже больше. Его отец умер, когда малышу не было и года, и всё счастливое детство матушка подарила ему сама. Это она решила, что маленькая семья переберётся из отцовской Генуи на родину матери — в Неаполь. Это она поддерживала Чезаре в сложных решениях и не давала падать духом. Это она радовалась его успехам и не признавала неудач.

Песня, которая поначалу называлась «Mamma, son tanto felice» — «Мама, я так счастлив», написана в Неаполе 1940, а впервые исполнена в 1941. Не самое лёгкое время в истории Италии и всего мира. Но подлинная любовь согревает сыновнее сердце всегда, ведь «Мама, ты — самая прекрасная из моих песен».

Когда ты пятый из семерых детей парикмахера небольшого испанского городка, о стабильном заработке и источнике хлеба насущного приходится задумываться довольно рано. С другой стороны, жизнь в большой семье отлично учит отстаивать свои интересы. И то, и другое позволит Руперто Чапи не просто прославиться и выбраться на принципиально иной уровень дохода, но и задуматься о том, как упрочить положение коллег по профессии в принципе.

Рано обнаружив музыкальный талант, он постоянно учился: игре на флейте, аранжировке, затем сочинению музыки. Всё, что можно было бы назвать «везением», на самом деле было результатом настойчивости и большого труда: и победы на студенческих композиторских конкурсах, и грант на стажировку в Париже, и шумный успех, и титул «одного из важнейших композиторов Испании».

Достаточно было бы и того, что им созданы 155 сарсуэл и 6 опер, но он оставил по себе память ещё более крепкую: вместе с единомышленниками основал Общество композиторов и музыкальных издателей Испании, переросшее затем в полноценное авторское сообщество, по сей день отстаивающее права тех, кто дарит свой талант и своё искусство людям.

Сарсуэла — явление исконно испанское, хотя многое роднит её с жанром оперетты и с мюзиклом. Однако родилась она гораздо раньше: уже в середине XVI века при испанском дворе любили эти сентиментально-страстные истории, приправленные вокальными ариями и танцами. Но мода переменчива — а придворная мода тем более — и глубоко национальная сарсуэла была практически забыта ради нового общеевропейского кумира — оперы.

Лишь три столетия спустя ей удалось возродиться вновь, и роль Руперто Чапи в этом возвращении переоценить практически невозможно. Все его сарсуэлы чаруют подлинно испанским колоритом, впечатляют технической безупречностью и вдохновляют неповторимой индивидуальностью. Эти мелодии запоминаются сразу — и навсегда. Как, например, ария Луизы, наслаждающейся тем, что сумела похитить сердце того, кто сам похищает любые сердца без разбора.

Видимо, он родился специально для того, чтобы опровергнуть мировое стереотипное отношение к датчанам. Всем, кто считает их медлительными флегматиками, стоит послушать музыку Якоба Гаде, чтобы убедиться в том, что это совершенно не так.

В его жизни было всякое: и бомжевание на улицах Копенгагена, и игра на скрипке в «забегаловках для пролетариев» ради куска хлеба, и собственный оркестр, и ангажементы в Нью-Йоркской филармонии, и международный титул «Датского короля вальсов», и, конечно, легендарное танго «Ревность», даже через полвека после создания уступавшее пальму первенства в хит-парадах только не менее легендарному «Yesterday». Чего Якоб Гаде не боялся точно — так это пробовать и рисковать. И эта смелость нередко оборачивалась для него удивительными свершениями.

Это история о том, как цепь случайностей приводит к нежданной победе.

Однажды Гаде прочёл в газете заметку о страстном цыгане, убившем из ревности красавицу-жену. Сюжет взволновал, и получившийся опус автор назвал «Цыганским танго». В то время Гаде дирижировал оркестром, сопровождавшем живой музыкой немые фильмы в дорогом кинотеатре. Там-то его и заметил продюсер, поинтересовавшийся: не найдется ли у маэстро какой-нибудь подходящей мелодии для его следующей ленты — «Дон Ку, сын Зорро»? По итогам разговора страстный цыган быстро сменил национальность на мексиканскую, а мелодия ещё быстрее затмила фильм, побив все рекорды популярности: на авторские отчисления за её исполнение Гаде даже основал фонд поддержки начинающих музыкантов.

Кто бы мог подумать, что самое «типичное латиноамериканское» танго в мире написано спокойным и уравновешенным датчанином?

Эта песня — душа Андалузии. Если в ней и не найдётся особой глубины текста, такую недостачу с лихвой компенсируют её мелодия, ритм и аура.

Одна из версий названия «Эль Вито» гласит, что это танец в честь святого Вита или Витуса, как называют его в европейских языках. Бытует поверье, что если в день именин святого особенно страстно сплясать перед его скульптурой, можно обрести несгибаемое здоровье. Но испанцы не могут танцевать лишь один день в году и лишь в одном месте, поэтому танец стал популярен сам по себе.

Замысловатый же сюжет песни заключается в том, что не стоит глазеть на танцующую красотку, ибо щеки её от этого покрываются румянцем, ведь она опасается, что глаза смотрящего пленят её так же, как мавры пленили андалузийку, идущую в Севилью, чтобы насладиться боем быков...

Они были ровесниками — людьми, пришедшими в мир в разгар Первой мировой. Людьми, которым предстояло на самом роскошном взлёте молодости — когда уже и ещё можно абсолютно всё — пережить Вторую мировую. Он — итальянец, родившийся в Испании, а славу снискавший в Париже. Она — некрасивая красавица, влюбившая в себя весь мир и ставшая неповторимым голосом поколения. На его счету — три десятка саундтреков к популярным французским фильмам. За её плечами — песни, с которыми страдали, надеялись, жили миллионы. Они встретились в Париже, и даже если они бы не успели в жизни ничего, кроме этой песни, её бы с лихвой хватило, чтобы обрести билет в бессмертие.

Эта песня стала «визитной карточкой» Пиаф, и не только слова, но и основная мелодия принадлежат ей самой, вот только написала Эдит её — не для себя. Марианна Мишель была подругой Пиаф и тоже певицей: именно она однажды пожаловалась, что, мол, петь-то по нынешним временам нечего. «Эдит, ну хоть вы напишите для меня шлягер!» — воскликнула Марианна то ли в шутку, то ли всерьёз. А Пиаф достала карандаш и сходу набросала на салфетке первые строки текста. По её словам, мелодия крутилась в её голове уже давно, да всё не было повода применить — а тут буквально звёзды сошлись. Луи Гульельми, с которым она работала и раньше, превратил ниточку мелодии в роскошный трек, и... Марианна исполнила будущий хит. С большим, надо признать, успехом. Но мировую славу песне подарила всё-таки не она — а бессмертная Эдит Пиаф и её неподражаемый, обаятельный голос.

Сигман был человеком весьма разнообразных талантов и мощной деловой хватки. Коренной уроженец Нью-Йорка, типичный бруклинец, он успешно получил диплом юриста, а затем огляделся и обнаружил, что адвокатов кругом — пруд пруди, а хорошие песни ценятся на вес золота. На дворе стояли золотые 1920-е, джазовые оркестры лихорадочно искали свежие хиты и соревновались в искромётности мелодий. Сигман решил, что сможет им в этом помочь — и не прогадал: он признан одним из самых успешных авторов англоязычных песен ХХ века. Любопытно, что рамками профессии он себя не ограничивал и писал попеременно: то слова для хороших композиторов, то музыку для отличных поэтов. Но сам для себя не писал никогда.

В отличие от Сигмана, покинувшего планету в 91 год, Петер Де Роуз прожил жизнь краткую, но не менее яркую: он умер в 34, оставив после себя россыпи джазовых хитов и толпы поклонниц. Уж он-то никогда не разбрасывался и с самого детства знал, что его судьба — музыка во всех её проявлениях. Он мог бы с уверенностью подписаться под словами Гленна Миллера: «Когда видишь головы семи тысяч пар, кружащихся в танце под твои мелодии — это действительно вдохновляет».

Песня написана в 1956 году, а уже через год легендарный Луи Прима превратил её в хит мирового масштаба. Она вошла в его первый (из почти четыре десятков) полноценный альбом The Wildest! («Дичайший!»). Пластинка стала едва ли не символом своей эпохи, когда свинг и джаз-бэнды уже уходили в историю, открывая дорогу новым эстрадным стилям.

А сама песня становилась «счастливым билетом» практически для всех, кто брался её исполнять, будь то американский «король кул-джаза» Дин Мартин или кумир нескольких поколений европейцев Адриано Челентано.

До своего векового юбилея он не дожил всего несколько лет: Карлос Элета Альмаран родился в Панаме в 1918, а в 2013 вся страна скорбела над новостью о его похоронах. Но не только потому, что ушёл неординарный композитор: Панама прощалась с выдающимся бизнесменом, никогда не боявшимся предпринимать то, на что не отваживались другие.

Вместе со своим младшим братом Фернандо (который впоследствии займет посты министра финансов, а затем министра иностранных дел Панамы) Карлос в 1947 году станет соучредителем Межамериканской радиовещательной ассоциации: это был огромный шаг в развитии радиостанций не только Панамы, но всей Латинской Америки. Также вместе в 1960 году они учредят первый в Панаме телевизионный канал — RPC Televisión, существующий и поныне, а в 1972 войдут в число основателей Центральноамериканского информационного агентство EFE.

А что же музыка? Как и конный спорт, она была его хобби. В результате, Карлос основал лучший конный клуб Центральной Америки и написал один из самых знаменитых хитов планеты.

Проще всего предположить, что песня с названием «История одной любви» посвящена автором собственной возлюбленной. Но нет: Карлос Альмаран посвятил её своему брату Фернандо и его безвременно ушедшей жене Мерседес.

В середине 1950-тых мир накрыла эпидемия полиомиелита, и одной из немногих её жертв в Панаме стала синьора Альмаран: она только что родила своего третьего ребёнка, и никакие деньги очень преуспевающей семьи не смогли защитить её от болезни. Фернандо был безутешен. Чтобы хоть как-то его отвлечь и увековечить память невестки, Карлос написал песню в стиле «испанского болеро» — и если слова её шедевром испанской литературы не стали, то искренняя, полная подлинного лиризма мелодия покорила всех, кто хоть однажды отваживался полюбить.

Все трое — неоднократные номинанты и лауреаты «Грэмми», как за отдельные песни, так и за целые альбомы. Каждый из них точно знает, как звучит и ощущается слава.

Уолтер Афансьефф — внук и сын эмигрантов: семья мамы покинула Россию во время революции, семья отца — перед Великой Отечественной, родители встретились в Бразилии и еще раз вместе эмигрировали — теперь уже в США. Уолтер (Владимир) чрезвычайно преуспел в шоу-бизнесе, сотрудничая со звездами первого ряда, включая Уитни Хьюстон и Мэрайю Кэри.

На счету вокалиста Джоша Гробана — несколько платиновых альбомом, громкие бродвейские мюзиклы и репутация интеллектуала с медовым голосом.

Маринанджели — не только композитор, но продюсер, в портфолио которого немало проектов для Барбары Стрейзанд, Андрэа Бочелли, Il Divo и многих других.

Песня написана в 2003 году специально для второго студийного альбома баритона Джоша Гробана. Альбом получил название Closer («Ближе») и вошел в число самых продаваемых классических дисков десятилетия. По своему обыкновению, Гробан включил в альбом песни не только на родном английском, но и на других языках: французском, испанском и, как Per te, итальянском.

Довольно быстро композиция отделилась от альбома и зажила собственной жизнью, регулярно попадая в топ-листы радиостанций разных стран и набирая миллионы просмотров в виде официального и неофициальных видеоклипов. Возможно, потому, что в ней нет трагедии, лишь благодарность за дар любви и обещание хранить ей верность. Вечно

Заводилой в этой команде, безусловно, всегда была Дани Клейн — длинноногая Даниэлла Сховартс, уроженка Брюсселя, добившаяся всеевропейской, а затем и мировой славы. Она побывала и бэк-вокалисткой, и второй вокалисткой, пока не решилась основать свою собственную группу. Vaya Con Dias переводится как «Ступай с Богом» — и в этом сконцентрирована вся философия группы: замешивая дух цыганской свободы на ритмах латины и мелодике джаза, блюза и рока, они создавали неповторимые композиции, сумевшие встряхнуть и взбудоражить сперва респектабельную родную Бельгию, а затем и весь мир.

На дворе стоял 1990 год: еще никто не закачивал музыку в телефоны и не слушал онлайн — все честно покупали диски. Именно об этом — о многомиллионных тиражах — мечтали трое создателей Vaya Con Dias, выпуская свой второй альбом, Night Owls («Ночные совы»). Песен в нём было совсем немного, но две из них стали хитами практически мгновенно. Разудалая Nah Neh Nah, сразу вынесла замысловатое имя команды на пик попсовой моды. Коренные бельгийцы, укрывшиеся под испанским лейблом, поющие на английском языке в цыгано-латинских ритмах — столь знойный микс впечатлял каждого, кто пытался узнать подробности, напевая прилипчиво-счастливое «хей, на-нэ-на».

В итоге мечта сбылась: 10 миллионов проданных дисков — едва ли не рекорд для бельгийской эстрады, да и в целом — огромное достижение для любого артиста. Что же до сюжета песни, то он повествует о компании весёлых девиц, собиравшихся зажечь на вечеринке, и о том, что из этого вышло. Точнее, сплясалось.

Они встретились летом 1966 года на вечеринке по случаю закрытия фолк-фестиваля. Их беседа за несколькими кружками пива сильно изменит атмосферу танцплощадок 70-х всего мира: просто вдруг оказалось, что взгляды на поп-музыку клавишника и композитора Бенни чрезвычайно созвучны с мечтами и стремлениями гитариста, вокалиста и тоже композитора Бьорна. Пройдёт совсем немного времени, и Бенни познакомится с Анни-Фрид Лингстад, а Бьорн женится на Агнете Фельтског, и в 1970-м они впервые споют вместе. В 1974 их Waterloo («Ватерлоо») выиграет Евровидение, и дальше лавину славы будет уже не остановить.

Они всё делали вместе: искали темы, сочиняли мелодии, аранжировали, писали стихи. Они действительно создали удивительный музыкальный мир под названием ABBA. Официальная статистика говорит о проданных рекордных 350 миллионах дисков — и это при том, что великолепная четверка радовала поклонников менее десяти лет. Но хотя они и перестали дарить миру новое, многое из созданного ими навсегда сохранилось в истории популярной музыки. Это уже — неоспоримый факт.

К тому моменту все четверо уже пресытились и славой, и чередой бесконечных успехов. Сингл стал последним, и многие сочли, что он и задумывался как прощальный. Это было чудесное десятилетие, но — пришла пора менять пути и выбирать новых попутчиков. Продюсеры всячески пытались сохранить этот сверкающий феномен, но тщетно: эта сказка оказалась прекрасна и тем, что не только началась, но и закончилась на высокой и чистой ноте.

И да — «я скажу:
Спасибо за музыку, за все мои песни,
Спасибо за радость того, что мы вместе.
Кто бы смог жить без них?
Скажите честно:
Как, как же нам жить,
Без песен и танцев какими нам быть?
Так скажем:
Спасибо за музыку,
За то, что с нею мы!»